Череповец и "химия"

В 70-е годы население Череповца составляло примерно 280 тысяч. Плюс 20 тысяч "химиков". К Министерству химической промышленности эти 20 тысяч никакого отношения не имели. Они находились в прямом ведении Министерства внутренних дел. Во времена Хрущева революционные преобразования коснулись и системы уголовного законодательства. Суды все чаще стали применять условную меру наказания. Но эти наказания были не совсем условными. А с "обязательным привлечением к труду в местах, определяемых органами, ведающими исполнением приговора". А этими местами почти всегда были большие стройки.

При Хрущеве разворачивались как раз стройки "большой химии", с того времени и пошло определение: "химики". "Химия" - почти та же зона, разве что с некоторой иллюзией свободы. Вот 20 тысяч "химиков" и работали на основных стройках Череповца.

В городе было (какое совпадение чисел!) 20 комендатур. Комендатурой №1 командовал майор милиции Виктор Петрович Канин. Фронтовик (правая рука у него искалечена), необыкновенно добрый человек, он будто стеснялся своей доброты – ругался, матерился, страшно орал, багровея и тараща глаза. "Химики", которых он распекал, не поднимали голов и переминались с ноги на ногу, но потом, после «выволочки», лишь посмеивались. «Батю» - как они его называли между собой - любили и никогда не подводили. У Канина не было ни одного ЧП, фотография коменданта неизменно красовалась на Доске почета череповецкого УВД. При этом начальство Канина не жаловало, осуждало за "либерализм", но поделать с ним ничего не могло, потому что "Комендатура №1" была лучшей в городе.

Она представляла из себя обычное четырехэтажное здание, что-то вроде общежития. На первом этаже - собственно комендатура: круглосуточное дежурство взвода милиции. На остальных этажах - по 40-50 комнат для "химиков". В комнате - 8 человек на 8 метров, двухъярусные койки, один стол и два стула. В коридоре один туалет с тремя кабинками и три умывальника. О "санитарном состоянии" можно не говорить.

Работа у "химиков" была самая тяжелая и низкооплачиваемая. К примеру, укладка бетона под открытым небом на сорокаградусном морозе. "Вольный", согласившись на такую работу, должен был получать за нее приличные деньги. "Химик", согласия которого никто не спрашивал, - копейки. Череповецким врачам было дано указание не освобождать "химиков" от работы по болезни. Если же случай все-таки тяжелый, и "химика", скрепя сердце, приходилось класть в больницу, время болезни ему не оплачивалось.

Любая провинность - опоздание на работу или к вечерней проверке (с десяти вечера до шести утра "химики" должны находиться в комендатуре; кроме тех, конечно, у кого ночная смена), невыполнение производственной нормы, просто в сердцах брошенное начальству грубое слово - и "химика" отправляют в лагерь. При этом время, проведенное им на "химии", не засчитывалось. 20-ть тысяч череповецких "химиков" были свезены из различных регионов советской страны, часто издалека (принцип известный - "как можно дальше от дома").

Съездить домой, повидаться с родными возможности у них практически не было: нужна специальная бумага от комендатуры (паспортов у "химиков" нет), получение которой связано с бесконечными унижениями. Да и график работы в основном трехсменный, а "прогул" неминуемо ведет в лагерь. К тому же поездка домой требует денег, а заработок у "химика" таков, что его едва-едва хватало на прокорм.

"Химики" прекрасно понимали иллюзорность своей свободы. Конечно, среди них было немало тех, кто пытался продержаться в этих условиях до конца срока. Большинство же считало "химию" кратковременной передышкой между тюрьмой и зоной. В результате в городе выросло воровство, хулиганство, грабежи, изнасилования. Череповецкая милиция постоянно работала в усиленном режиме, по вечерам - с собаками. Все протесты жителей города против "химии" оставались протестами: наша экономика не могла позволить себе отказаться от принудительного труда.

Поэтому почти ежедневно за письменным столом сидел немолодой человек в форме майора милиции. Он смахивал в ящик очередное досье, смотрел на прибывшего, тяжело вздыхал и говорил куда-то в сторону: «Ну, кого они мне шлют, ети их мать! Куда его на работу? Его же сейчас ветром сдует». Майор еще раз вздыхал, потом рылся в кармане брюк, доставал очередную мятую "трешку" и протягивал ее: «Пойди, поешь. И выспись. Завтра в восемь утра придешь – и на работу».

Марк Дейч. Бутырский хутор.

Print article